Он ушел из жизни на святой земле
В Израиле 12 мая завершился земной путь Алексея Цветкова. Если у этого русского поэта-эмигранта было несколько родин, то он умер вдали от нескольких из них. Вдали от Украины, где в тогда еще городе Станиславе (ныне Ивано-Франковск) он родился, вдали от России, где он стал одним из главных авторов легендарного поэтического объединения «Московское время». Наконец, вдали от США, где он жил с 1975 года, после ареста и высылки из страны.
Фото: Наталья Мущинкина
Израильский отрезок биографии Цветкова совсем небольшой, это годы с 2018-го по 2022-й, но именно в больнице на святой земле ему суждено было умереть. Видимо, в этом есть скрытый символизм, хотя Алексей Петрович считал себя (или только называл?) атеистом. «Атеист с поэтическим лицом» — это определение, введенное критиком Лилей Панн, можно считать удачным.
Сотни, а скорее всего, тысячи людей, не только друзей Цветкова, но и простых читателей, уже несколько дней публикуют его стихотворения, фотографии, видео выступлений. Оплакивание, которое мы наблюдаем, столь массовое, что его можно сравнить с очередями к гробу Льва Толстого или Бориса Пастернака, но с поправкой на уход цивилизации в соцсети и общее сужение круга читающих. Цитировать здесь даже некоторые мемориальные высказывания о Цветкове мы посчитали бессмысленным занятием, но обратились к друзьям покойного с просьбой произнести какие-то важные слова.
Среди тех, кто отозвался, поэт Юрий Кублановский, который в «Московском времени» (Гандлевский, Казинцев, Цветков, Кенжеев, Сапровский) был «гостем», эстетически симпатизирующим духу объединения.
«Вслед за поколением шестидесятников стали уходить и поэты следующей за ними поры», — рассказал «МК» Юрий Михайлович. И поделился воспоминаниями:
— В начале 60-х гуманитарные факультеты МГУ находились на Манежной площади. Садик перед прекрасным ампирным зданием мы, студенты, называли психодромом, так как здесь на скамейках мы психовали перед экзаменами. Здесь я и познакомился впервые с Алешей Цветковым. Так что не скажу, что дружбе, но приятельству нашему более полувека.
Уж не помню почему, но я в ту пору дал ему прозвище Католик, и тогда оно прижилось. И даже оказалось в чём-то верным, если учесть будущие либерально-прозападные убеждения Алексея. И хотя мы учились, как говорится, бок о бок, поэзию его для меня много позже открыл Сергей Гандлевский, в середине 70-х годов, вскоре после отъезда Алексея на Запад, буквально бредивший его и впрямь замечательными тогда стихами… Я тоже их оценил, и Цветков занял в моем поэтическом пантеоне своё достойное место. Запад, к сожалению, не способствовал расцвету его таланта. Алексей едва ли не на два десятилетия замолчал. Но потом вдруг стал писать снова, и новая его поэзия не оказалась мне близкой… С большой горечью узнал я о его смерти. Мир его праху.
Тезис о том, что Алексей Цветков — значительное явление в русской поэзии, в обосновании не нуждается, но, тем не менее, мы попросили высказаться на эту тему поэта, основателя проекта «Воймега», эксперта по современной литературе Александра Переверзина:
— Я присутствовал на первом вечере Алексея Цветкова в Москве после его семнадцатилетнего молчания. Это было в 2004 году в клубе «Билингва». Небольшой зал оказался переполнен, слушатели свисали с балконов. Казалось, поэт был ошеломлён таким вниманием. Цветков читал стихи, отвечал на вопросы. В конце вечера я попросил подписать его сборник «Дивно молвить» (СПб, издательство «Пушкинский фонд»), с которым не расставался несколько лет. Вид книги был плачевен: надорванная и потёртая обложка, разваливающийся корешок, выпадающие страницы. Цветков посмотрел на меня с недоумением, было видно, что ему неприятно такое обращение с книгой. Мне пришлось сбивчиво объяснять, что в течение нескольких лет книга ни дня не стояла на полке, что я везде таскаю её за собой, что иногда даю читать знакомым поэтам. Цветков смягчился и книгу подписал. После этого мы виделись считаное количество раз — в Москве, Киеве и Коктебеле. Наше общение нельзя было назвать дружбой, для меня Цветков всегда оставался личностью недосягаемой высоты, но это не мешало мне благоговейно его любить на расстоянии.
Значение Алексея Цветкова для русской поэзии, как считает Переверзин, трудно переоценить. В семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века Цветков отрыл новые возможности в традиционной поэтике, разработал приёмы, которыми его многочисленные последователи пользуются до сих пор. Его разорванный синтаксис, отсутствие знаков препинания, жёсткие ритмические схемы, безупречная работа с рифмой, особое внимание к психологии личности действуют завораживающе. Кажется, что в XXI так писать стихи невозможно, но могучий дар Цветкова преодолел эту невозможность. В конце восьмидесятых Цветков замолчал, и казалось, не вернётся к стихам. Промолчавший почти два десятка лет, он пришёл в поэзию с обновлённой интонацией, метафоры в его новых стихах разветвляются, на каждом новом уровне всё больше усложняясь, в его поэзии отчётливо проявляется гуманистический пафос. Новую манеру оценили не все критики, посчитав, что поэт отошёл от свойственной ему «точности и ясности».
Но эксперт не сомневается: наследие Алексея Петровича Цветкова позволяет ему занять в русской поэзии место рядом с другими нашими выдающимися поэтами.
Источник: mk.ru
